"Все люди разные, все люди разные". Разные. Индивидуальности - и весь ассоциативный ряд, следующий дальше. Допустим - кто бы спорил?
Но если все люди такие разные, откуда берутся белые вороны? Чем они более разные, чем все остальные? И вообще. Белая ворона - она чувствует, что она белая? Или ей только кажется, что она белая. Или только другим кажется, что она белая.
Да, я понимаю, что все люди разные, но почему-то некоторые в моем представлении сбиваются в одну общую массу. Массу с большим удельным весом и приблизительно одинаковыми характеристиками. Нет, они неплохие, но однообразные. И я думаю, нельзя же так, это же люди... Но все же не человеки. Не отдельно взятый человек и человек и человек.
Мне всегда не хватало коллектива, потому что я из него выбиваюсь.
И мне, наверное, хочется, но...
К тому же, мне быстро надоедает. Я устаю, мне хочется побыть одной. Мне кажется, бывают люди, склонные к одиночеству, - то ли от его неизбежности, то ли в силу его защитной силы. Но одинокие люди так уязвимы. Нет, нет и еще раз нет. Одинокие люди уязвимы, но любящие одиночество - нет. И все же, наверное, где-то там далеко одиночество - добровольное или вынужденное - сопряжено со скукой. А скука - тяжкий грех.
~ Никак не выкину из головы чей-то приговор. Что нельзя одновременно слушать джаз, классику и, скажем, j-rock. Enya и Vangelis не сочетаются с Nightwish и Within Temptation, а бродвейские мюзиклы и Joe Cocker не понимают друг друга с Down to the bone. При смешивании их в один взрывной коктейль, получается некачественная смесь, говорящая в полнейшем безвкусии обладателя и его полной несостоятельности в качестве ценителя музыки…
Да-да-да, я ничего не понимаю в музыке, ибо вчера я целый день слушала Angels, что поет Within Temptation. Нельзя, наверное, целый день вслушиваться в одну композицию, которая обречена на скорое надоедание (почти написала недоедание…). А потом – вот то, о чем я – потом настала очередь Верди. И его «Набукко». Единственный раз, когда мне довелось видеть эту оперу, зал в конце чуть ли падал в ноги артистам, но не из-за выдающегося пения и драматического таланта последних, а потому что почти все заснули. Было обидно – и даже не за артистов, а за Верди… ну, что-то я отдалилась от темы. Так вот, Верди же совсем никак не сочетается с ‘symphony melodic metal’, поэтому мне не отмыться от позора неудачницы от музыки.
~ Меня спросили, как дела, я сказала, что всегда опаздываю. Даже если очень-очень стараюсь не, даже если… даже если все возможные «если», я опаздываю. Моя рука была убита; но и это не помогло…
~ Лучшее из наскальной живописи в моей Академии: здесь было безжалостно убито время.
~ Полоса относительных неудач становится все черней. У меня под окнами собираются строить автомагистраль. И если б там была помойка или заброшенная стройка… Вы посмотрите, что там:
Я сижу над обрывом и болтаю ногами. Пальцы комкают незажженную сигарету, в спину упирается тупой и тяжелый камень. Мысли гуляют в голове также свободно, как и ветер, срывающийся с обрыва и стремящийся вниз. Впереди маячит красное пятно. Оно как-то слишком сильно выделяется, но так должно быть – как же иначе – закат, да-да, мелькает в голове. Через какое-то время понимаю, что могу наблюдать только за этим пятном. И в нем начинаю видеть смысл. Вот вытягиваю руку, подбрасываю сигарету – я хочу видеть, как она долго будет парить словно перышко, уносясь вдаль и постепенно вниз, как её поймает ветер, как они вдвоем сгорят за линией горизонта. И тут…
Звук. Неважно, какой он – резкий, звонкий или струящийся, но звук! Его быть не должно – за горизонтом не слышно даже легкого плеска волн. И я понимаю.
Я сижу на стуле и вожу тапки по полу. Пальцы комкают карандаш, специальный такой, гибкий карандаш. В спину упирается книжка, которую я в очередной раз позабыла убрать со стула. И красное пятно – да, печально, но оно точно должно быть. Сейчас окажется, что это методичка или книжка какая… Не буду искать в ней смысла. Уйду и снова сяду на обрыв.
Возьму большую железную корзину, брошу туда всё, что попадется под руку, чиркну спичкой, выключу телефон, накроюсь одеялом и буду спать, пока не проснусь Просветленной...
Даже не читая предыдущие записи, я могу сказать, что слово или намек, встречавшееся в моем дневнике чаще всего, - это "плакать", "реветь, "рыдать, "слезы" и т.п. Всё, хватит, надоело! Надоело хныкать. Кто меня будет жалеть? Никто! А жалеть саму себя - хуже нет, это еще больше загонять себя в угол. Так что смяли бумажку, вылили чернила, сломали перо - и хрустнули крышкой ноутбука. Культивируем новый настрой на жизнь.
Да, да и еще раз да. И сегодня была попытка номер раз.
Встать в семь утра, чтоб пойти до пар в кино не подвиг, конечно, но поступок героический.
Насколько стоил того фильм или нет, я еще не успела до конца осознать, но такое скромное отвлечение было жизненно необходимо. Утречком все бодро топали на работу, ха-ха, а я также бодро топала в кино с лучезарным выражением на лице. Какое было небо, чудо, чудо, а не небо! Нежно-розовое солнышко вылезало из-под теплого желтого одеяльца и улыбалось как довольный ребенок... И по небу ползла белая струящаяся змейка облаков...
А фильм, собственно, как нетрудно догадаться, был "Парфюмер". Да, каюсь, книгу я так и не дочитала, хотя прочитала неприлично много, чтобы бросать. Но не сложилось, не пошло, не попало в струю. Хотя вначале я была сбита с ног - шедевр, шедевр, думала я, втягивая каждую строчку, слово, запятую...
Лучшее, что я там увидела, - операторская работа. Кадр, картинка - если вкратце, то повторю общую мысль, высказываемую всеми: режиссер и оператор приложили все усилия, чтобы насытить фильм ароматами. Нет, вру, запахами. Хотя все же книжке проиграли. Может, просто печатное слово лично меня убеждает сильнее. В фильме идет красивый визуальный ряд, но все равно на чем-то акцентируешься, что-то пропускаешь, а в какой-то момент и вовсе начинаешь воспринимать все в целостности. А каждое слово, наоборот, дробит впечатление, заставляя мозг усиленно внюхиваться и пульсировать.
В добавление к таким неопоримым преимуществам, как удачная игра актеров, достаточно правдоподобно выдержанная эпоха, есть, все же, заметные проколы. Да, я понимаю, что они были сделаны (даже, возможно, намеренно) для усиления визуального эффекта, но они есть, есть... И совсем не к месту смешно мне было в конце. К началу казни Гренуя на площади собралось множество народа, некоторые любопытные даже забрались на покатую с двух сторон крышу. Через какое-то время в ходе "сеанса всеобщего гипноза", назовем это так, снова показывают площадь сверху, но эти сочувствующих уже нет. Стоило мне съязвить, что они, видимо, в экстазе свалились с крыши и тем самым пополнили копилку жертв Гренуя, как... В общем, наш нервный смех был весьма некстати.
И это, пожалуй, все. Сказать, разве что, что мне невероятно сильно понравилась актриса, играющая Лауру. Не в актерском плане (хотя все было очень даже ничего), а её глаза. Молчаливый, просяще-умоляющий взгляд. Не знаю, может, что-то другое. Я, как престарелый мэтр Бальдини, не могу уловить, гвоздика или корица, но что-то определенно терпкое. Было в глазах что-то, было...
- У меня было целых две возможности сбежать из Академии, еще даже не приехав туда. Глупая, что не воспользовалась. По дороге читала Банану и слушала Ayumi Hamasaki. Диковинная смесь.
Мне хотелось размышлять о таких вещах бестрастно, отстраненно, по наитию. Покачиваясь в автобусе, я все еще не отрывала глаз от парившего в небе маленького дирижабля. Я даже не успела заметить, что слезы льются мне на грудь. Я растерялась.
"Неужели я теряю над собой контроль?" - подумала я. Так случалось, когда я была вдребезги пьяна, и слезы катились произвольно. Я почувствовала, что от стыда даже покраснела. Поспешно я вышла из автобуса.
Со мной было почти также. Я тоже ехала в автобусе, и слезы почти лились. В Японии, кажется, считают, что плачущая женщина прекрасна, а её слезы - дань несовершенству этого мира.
Но моя паранойя крепчает. Сегодня уже как минимум два человека пытались состроить мне рожицу, а точнее - спародировать мое выражение лица. Я в ужасе - неужели и правда?..
- Аня мне дала почитать "Sex в большой политике" Ирины Хакамады. Скучая перед французским, я стала листать эту книжку, почти начала читать... Фил: "Что это?.. Аааа, "Секс с Ириной Хакамадой"! Ну-ну, знаете, как секс с Анфисой Чеховой... кто там еще? Секс с Валерией Новодворской"...
- Разговор с Филом получился весьма продуктивным. Я узнала, что самое длинное слово во французском - anticonstitutionnellement (противоконституционно).
- Ваня обещал завтра вновь прийти в своем "трауре по личной жизни". Жду - он ему крайне к лицу. Думаю, как бы способствовать тому, чтоб этот траур не сходил подольше...
- Закончилось мое любимое мыло, папа приходит раньше и мне готовит ужин - надо бы наоборот. И мама не звонит - кажется, в этом глухом уголке Сибири не проведена связь... Потому и в носу щекотно. Какому именно несовершенству дань на этот раз?..
Но этот побил все, включая меня. Я хоть и часто жалуюсь, но на самом деле, стараюсь не терять силы духа - и вот, пожалуйста, сегодняшний день добил меня окончательно.
Осталось только громко зареветь, по-настоящему размазывая слезы по краснеющим щекам, потом долго всхлипывать и сопеть.
И нет никакого желания держаться.
Мама заболела, но поехала в эту чертову командировку.
Болеют моя двоюродная сестра, две мои подруги и скоро я себе уговорю, что сама больна. На голову.
Мое сознание умирает под грузом отложенных дел, я уже не умею по-другому говорить, кроме как хныкать.
Бррр, проехали... Дубль два. Все хорошо. Все просто прекрасно. Сегодня чудесный день - чуть ли не первый яркий и солнечный в эту осень. Я сделала пару фотографий - ничего особенного, но сам факт того, что это было дерево с желто-зелеными листьями, залитое солнцем, должен радовать бесконечно.
Я фотографировала Женьку - в ней умерла модель. А, может, еще и не умерла.
И мне весело и здорово. Я буду есть много шоколада, а реветь только от счастья. Я посмотрю кино, я не сделаю французский, я обязательно прогуляю парочку лекций. Когда все поправятся, мы пойдем гулять по набережной, будем много болтать и шутить.
Я составлю себе мантру, чтоб не сойти с ума - и буду шептать её себе под нос, чтоб поскорее заснуть на семинаре.
Холодный ветер, недружелюбно царапнувший по лицу лист – маленький, но жестокий и безразличный. Крайне невеселые мысли, да и изо сна пришлось вытягивать себя за волосы, ибо я к врачу теперь как на любимую работу. Меня спрашивают в деканате, почему я забила аэробику (никто из целых двух групп не пришел), я говорю, что хожу ко врачу – и это же чистая правда, но звучит как самая глупая отмазка. Наверное, мне не верят, но, черт, мне уже плевать, я живу на анальгине-кетанове-каффетине-нурофене и иже с ними, не успеваю нормально питаться, прихожу домой в восемь вечера (NB: при этом я по-прежнему студентка дневного отделения). Моя подруга болеет; лекции и семинары скучны до зубовного скрежета… А еще и мама улетает в командировку. В экстремальную командировку – ей даже выдали специальное снаряжение: шляпу с москитной сеткой, противотуманные очки, куртку с флуоресцентными полосками, толстые перчатки, жесткие ботинки… Все мы немного повеселились по поводу шляпы – мол, как она мне к лицу – но… Мне страшно.
Академия предъявила за эти пару лет нашему вниманию (а скорее – невниманию) немало лекторов и семинаристов. При этом, несмотря на их количество, качество уже поддается каким-то общим характеристикам и классификациям. Как тип лекторов я не люблю люто тот, который представляет собой квинтэссенцию «мужского шовинизма». В профессорско-элегантной или лекторско-развязной форме они не устают доносить до нас единственный несгибаемый посыл: «все девушки – непроходимые дуры». Такой же теперь и по МТ – но мне уже даже рот не хочется открывать, чтобы доказывать обратное. Сегодня на семинаре: «Ну, девушки, которые обычно умнее всех, что же вы молчите? Пока с сокрушительным счетом ведут ребята 3:0. Ну, отличницы, поднимите руку!». Мы с Ирой, украдкой переглянувшись, вжались в парту…
После языка Мэри рассказывала мне про Мадонну. Как она рассказывала, кто бы знал! Боюсь, Мадонна была чуть менее блистательна, чем Мэри её описала. Хотя меня там не было, а после её восторгов могу смело говорить, что была
Я твердо решила хоть раз в неделю пообедать по-людски. А зря – обед того не стоил. Как бы то ни было, на лекцию уже было идти слишком поздно, до следующей пары я и затаилась в ЧЗ. Самое тихое и отдаленное место – но именно сегодня именно туда зашла наш декан… Она меня не узнала, хотя должна была – она меня лично уламывала стать старостой. Я стала только половиной, но лучшей – а выгод и привилегий никаких. Как выяснилось, вот и прекрасно.
Все разбежались по домам в мгновение ока, но мы с Аней пошли гулять на Арбат. Аня просто неисправима – всю дорогу кокетничала, я еле её утянула назад… Идем мы по Арбату, Анюта на 15-сантиметровой шпильке, не меньше, а там брусчатка, я все переживаю, как бы она не навернулась. Она только смеется – да, что ты, они мне как домашние тапочки. Я же говорю, кокетка. И вроде говорили о тех же проблемах, и вроде устали, но после такой чудесной прогулки (ммм, я никогда не была в таких чудесных переулках – впрочем, они уже не имеют никакого отношения к Арбату) я улыбалась. Ехала в метро в полудреме и улыбалась. Чуть ли не в первый раз за неделю спокойно, а не ехидно. Кстати, в итоге навернулась я. Будучи в ботинках на плоской танкетке.
Но самое необычное было дома. В своем дневнике Z. писала, что хочет похитить грузовик «Почта России». Спасибо, что не похитила, ибо в противном случае я бы не получила письма из далекого прошлого… Я уже честно верила, что этого не было, но вдруг… Если бы не родители, я бы, наверное, ревела б от неожиданности, восторга, изумления, счастья… Если б такие чудеса случались чуточку чаще, я бы, наверное, не была столь зациклена на том, что происходит в моей жизни. Я бы по-прежнему верила в то, что люди прекрасны.
Французский, от мысли о котором становится кисло в голове; несколько пар, от мысли о которых становится пустынно... Что-то не так - с самого начала не так. Не покидает чувство, что я что-то забыла или не успеваю сделать. От этих мыслей в Академии постоянно тошно и тоскливо, а еще скучно. И общение какое-то скомканное, подстроенное. И не полюбоваться желто-оранжевыми листьями на Воробьевых горах, направляясь куда вдоль Мосфильма, мы невзаначай столкнулись с артистом; и не посидеть в какой-нибудь переполненной кафешке; и не сходить в книжный, куда под предлогом покупки учебников так здорово направиться вместе с кем-то, кто восторженно хватает с полки неприметную книжку в отделе художественной литературы и кричит, с блеском в глазах: "ты это читала? такая книжка!.." И нет наших фотографий вместе с тарелками разной степени заполненности...
И есть только бездарно убитый вечер, чертова вторая смена, ощущение легкого отвращения, странные личности и много-много загубленных бесценных минут.
Я начинаю ненавидеть Академию. Я очень-очень хочу, чтоб там всё кончилось.
Это длинная, скучная, нудная и невеселая история. Зачем оно вам? Своих проблем хватает. А уж про такое читать - вообще удовольствие сомнительное...
Я предупреждала«Не могу говорить…» - прошелестела я на просьбу мамы позвонить самой. Говорить я вправду почти не могла, потому что от такой боли сводило челюсть, мозг, руки, отлетали уши и стучало в переносицу… Один чертов зуб испортил мне целых 22 часа драгоценной жизни. Ни четыре (!!!) таблетки обезболивающего, ни все другие существующие смешные и бесполезные средства не помогли. Всю ночь я прыгала на подушке, пытаясь вмять в неё свою боль, - бесполезно. В итоге я первая в семье узнала все новости, встав в полшестого утра. В стоматологию меня везли чуть ли не в обморочном состоянии. Со стороны я, наверное, была похожа на бело-зеленую мумию с искаженным по всему периметру (а оно уже стало почти квадратным) лицу с черными зияющими впадинами под мокрыми пустыми глазами. Я не помню, когда мне в последний раз приходилось плакать от боли… Последние 10 метров мама волокла меня как бездыханный груз. Без неё я бы точно пропала, потому что говорить было невозможно… Перед кабинетом я произнесла лишь «сейчас скончаюсь», ибо бюрократии никто не отменял. Очередь священна и неприкосновенна. На её алтарь можно принести таких вот умирающих «с острой болью». Врач – я умоляла её, тихо шипя, взять с меня деньги – послала меня на анестезию.
Я: Зачем?..
Она: То есть как, зачем? Я буду сверлить.
Я: (с мыслью, чтоб только не ждать) Не надо. Мне раньше не делали [что есть истинная правда]
Она: (скептически, может, решила, что у меня помутился рассудок?..) А ты выдержишь?
Я: Нет. Давайте направление.
Сдалась без боя. Как я поняла, анестезия не успела толком подействовать, т.к. я все равно «испытала всё», зато потом мне было крайне весело с щекой, похожей на воздушный шарик. На улице было возмутительно холодно, как выяснилось потом, когда даже вывернутая внутрь припухшая губа не могла помешать вновь обретенной радости жизни. В маршрутке было еще веселей, т.к. заморозка достигла своего апогея. Я: «Астанаите, пажалста, у тлидцать пелвага дома». Водитель: «ГДЕ?» Я: «палжал…пажалгст, у тлицть пелвг… пелвага дома». Пока я старательно произносила речь, мы чуть было не проехали этот самый тридцать первый дом…
Слышала такой обрывок телефонного разговора:
«Ты, говоришь, не можешь найти его могилу?.. Ну, что ж, тогда на сегодня ваша встреча отменяется».
И еще – но уже с пациентом в регистратуре.
«Что-то странное с вашей карточкой и номером вашего полиса. Вы точно уверены, что вас зовут Татьяна Александровна?». Прошу заметить, что это был не психо-невралгический диспансер.
Это было бы смешно… Но что действительно грустно, я еще только собираюсь сказать. В той же стоматологии сегодня совсем грустный и потерянный мужчина искал свою маму. Ей 86 лет, она ушла сама из дома в поликлинику – и никто её не видел. У неё обширный склероз, поэтому выводы напрашиваются сами. Он спросил всех, но никто не мог ему помочь. Гардеробщица не припомнила ни одну старушку в синем пальто; врач (а это было только начало дня) вообще не могла сказать, была ли у неё такая пациентка на приеме – это нормально?..
И думаешь (особенно хорошо это выходит, когда боль уже отступила) – ну эти зубы. В конце концов, как сказала сегодня там же одна женщина, – «к черту эти зубы, повыдергиваю все и сделаю на присосках»; чему невозможно найти заменители ни на присосках, ни на клее моменте, так это маме…
Жалобное-2Ботаны на привале сгромоздились в одну сплоченную кучку в районе первых трех парт прямо за кафедрой. Они отчаянно пытались участвовать в ходе лекции - кому, как не им, были адресованы все вопросы, которым обычно не место на лекции... Ботаны удивлялись, в который раз можно рассказывать такие изученные со всех сторон вопросы, но им было приятно, что они могут доказать, что они-де такие самые умные, самые знающие и разбирающиеся. Хватит нас позорить и диктовать нам запятые. Мы уже третий курс, без пяти минут элитные экономисты. И пора бы с нами говорить по-взрослому.
Ботаны generally делятся на две группировки - мальчики (вот уж зануды из зануд) против девочек. Хоть об этом никто не говорит, но проскальзывает такое, да... На курсе мужское представительство скромно до неприличия, большинство из этого меньшинства блещут лишь крутизной нового мобильного телефона. Но те отдельные выдающиеся субъекты из нашего ботанического сада просто уникальны до неприличия. Девушки держатся скромнее, чем должны вызывать всеобщее уважение, но...
Большая серая масса - неглупая, но и не особенно заинтересованная - считает своим долгом называть их ботами.
*О, вот наши пятеро ботанш, гы-гы-гы...*
Ботаны склонны держаться вместе - то ли из-за посторонней к ним неприязни, то ли в силу того, что и поговорить-то больше не с кем...
Ботаны склонны с энтузиазмом реагировать на что-то новое, слушать и слышать.
Они почти также безобидны как несорванные одуванчики, но даже взрослые сознательные люди, которыми являются студенты третьего курса, как это обычно подразумевается, считают чуть ли не своим долго произнести в чью-то сторону с презрением и снисхождением это жуткое слово "ботан".
И этот хихикательно-разнузданный тон говорит только... Кстати, о чем он говорит? Вряд ли о зависти - это ж как-то несерьезно. То, что под силу любому, стоит лишь слегка напрячься, вряд ли будет вызывает такие неадекватные эмоции. Так почему?
При этом когда меня заносят в эту несчастную категорию граждан, я обычно протестую; хотя что в этом такого ужасного?
На первом курсе меня с опаской спрашивали, чем я занимаюсь в свободное время...
Надо было ответить, что я перевожу Махабхарату с санскрита на японский.
Честно говоря, чаще всего мне все это глубоко по барабану.
Просто когда сегодня на лекции мы, т.е. первыми три пары, хором поддакивали нашему лектору, а все остальные сидели кто с чем, мне стало неудобно, неуютно, будто это ненормально.
Ладно, надоело... Пошла ботать.
ЗЫ: остается утешиться тем, что наш главный умник разговаривает со мной, как с недоумком. Не все так плохо, значит.