La vendetta e una meta che e bisogna mangiare a freddo. Никак не могла вспомнить, откуда у этого афоризма растет борода. Месть - это блюдо, которое следует подавать холодным. И все еще сомневаюсь... Это и правда итальянская пословица?



Можно сказать, что 14-летняя психопатка из фильма "Леденец" подала свое блюдов виде кубиков льда - смотревшие люди поймут всю степень цинизма. Сколько помню себя в кино, еще ни один, даже весьма посредственный фильм, не вызывал такого сильного желания выключить, перемотать, уйти... Но никто не ушел, хотя, по-моему, все хотели. Большую часть фильма я нервно посмеивалась вместе со всем залом над потрясающими комментариями - спасибо, спасибо вам, молодые люди, иначе бы это совсем невыносимо... Ругаться, пожалуй, на эту тему я бы могла долго, но попрубую выделить некоторые достоинства. Точнее, я определила только одно - логичность изложения аргументов и обвинений, высказываемых девушкой, пытающей главного героя, достаточно близко к мышлению 14-летнего подростка. Она явно преувеличивает степень вины этого человека. А вообще говоря, все, что она над ним проделала, было так изматывающе (для зрителя) и ужасно (с человеческой точки зрения, хотя, надеюсь, ситуация не только мне показалась ирреальной), что педофилия, в которой эта девушка подозревает того самого героя кажется невинным хобби. Если еще и воспринимать это абсолютно серьезно, то через два часа достаточно затянутого фильма можно выйти из зала уставшим и опустошенным, хотя это кино не стоило потраченных на него эмоций. Выход был только негативным.



Это было некоторое отвлечение от темы. Хотя в фильме достаточно времени было отведено хирургии, а особенно - операции, на которую пациент не хотел давать согласия, сказанное далее несет в себе более глубинный социально-эстетический смысл . Быть врачом для меня до сих пор романтика, но, правда, лимитированная. Она заканчивается ровно там, где начинаются больницы. И все же.



Читаемая мной Мадзантини: «Будучи студентом-медиком, я, Анджела, страшно боялся крови. Во время занятий по анатомии я постоянно держался в сторонке, прятался за чью-нибудь спину. Я боялся смотреть, я только слушал звуки, сопроваождающие течение лекции, и голос профессора, разъяснявшего сущность операции. Там, где кромсали человеческие тела, кровь была отнюдь не серого цвета, как в учебниках, она имела свой естественный цвет и свой естественный запах. <...> Я стал яростно бороться с собственной судьбой, бороться изо всех сил - она не пускала меня к моей мечте, толкала куда-то в сторону.

И вот как-то утром, зайдя в студенческий туалет, я нарочно поранил себе левую руку - взял бритвенное лезвие и медленно надрезал мускул, управляющий большим пальцем. Смотрел, как из раны выступила кровь, как она потекла в белую фаянсовую раковину. Мне нужно было терпеть, не закрывать глаз и терпеть. И в конце концов это мне удалось. Я смотрел, как кровь капает в умывальник, и чувствовал только легкое недомогание. В этот день я, приблизившись к операционному столу, наконец-то стал смотреть, и сердце у меня не дрогнуло».



Вся степень художественности повествования не помешала мне задуматься о том, что хотя бы так надо было преодолеть себя. И вся химия, и биология, и что угодно я бы могла учить, и принесла бы все языки в жертву, но к крови и боли заставить себя относиться иначе куда как сложнее. И даже не это меня так пугало – я не могу вообразить себе свою собственную руку, разрезающую чью-то плоть… А смотреть пациентам в нос кажется слишком скучным.



Лишь бы не всегда приходилось пускать кровь, когда надо преодолеть себя.