[plucheux]

Из вчерашнего.

Девятнадцатое. Зима, Никола, чуть меньше двух недель.

Бабушке сегодня 88. Будь я не столь раздражающе больна, я была бы с ней.

Помнится, мне уже приходилось писать о бабушке, но бабушке 88, понимаете, там жизнь вся, больше, чем четыре моих и не таких никчемных, право.



…Восемнадцатый год.

Зима, мороз, рождается бабушка – последний ребенок в семье и единственная дочь.

Прадед одобряет революцию, но не оружия в руки не берет. Тем не менее, времена не самые легкие, надо кормить семью. А тут еще зима… Бабушка не помнит своей матери – вскоре после бабушкиного рождения её не стало. Еще совсем слабая здоровьем, она, не укутавшись, выбежала на улицу помогать прадеду и подхватила страшную простуду. Промучившись от лихорадки несколько дней, умерла. Помочь ей тогда вряд ли могли – суровое и какое-то неподходящее было время. Да и жили они не в городе, в подмосковной деревне Жуковке – той, что потом так полюбится советским партработникам и нынешним нефтяным магнатам.

Прадед не мог справляться с троими в одиночку, а потому вскоре женился вновь. Тут начинается история Золушки, только без тыкв и волшебных палочек. Мачеха, как водится, не любила мужниных детей – похоже, она вообще не любила никого, кроме себя. Помыкала прадедом, была скупа и ворчлива, в новой семье вела себя будто барыня среди крепостных крестьян. Домашние дела она глубоко презирала, без лишних зазрений совести приспособив к бытовому труду падчерицу, благо маленькая и безропотная. Последняя за малейшее ослушание лишалась еды. Да, в годы НЭПа оптимистично шуршал Петроград, на селе же возможность поужинать была безотказным инструментом принуждения.

Но как там дальше было в сказке? Отец тихой и послушной Золушки был слишком мягкосердечен и добр; бабушкин же отец был слишком занят. Он ездил в город на заработки, его не хватало на то, чтобы справляться о мелких подробностях из жизни детей. Мачеха, жадно оберегавшая остатки своей былой красоты и полубарские крохи её прошлой жизни вроде изящных платочков, брошек и старинных фотокарточек, все больше портилась характером, впадая в маразм, граничащий с опасным для окружающих безумием. Братья уехали учиться. Бабушка не знала ни любви, ни заботы, ни внимания. У неё не было друзей, не было игрушек. Была работа по дому и драконовский распорядок дня. Он касался всего, даже, простите, сугубо физического. Но потом и мачеха стала ездить в город, оставляя её совсем одну в большом доме. В лесу…

Но как и у Золушки, у бабушки была своя добрая крестная. Редко кто из дома выпускал единственную рабочую силу, но, бывало, бабушку отсылали в деревню к тетке Нине, сестре прадеда. Нина была чудеснейшим человеком, жалела и баловала свою племянницу, хотя жила бедней и порадовать ей было особенно нечем. Она рассказывала ей сказки, она укладывала спать на печку, она спасла ей жизнь… Однажды ночью загорелся дом. Маленький деревянный коробок вспыхнул как тонкая бумажка от случайной искры. Нина выскочила из дома, заметалась в отчаянии по двору, уже оплакивая все свое хозяйство, как вспомнила, что забыла на печке самое главное. Не колеблясь ни секунды, она побежала в уже буквально рушившийся дом и каким-то чудом вытащила оттуда спавшего ребенка… Нина разрешала ходить ей купаться на речке и качаться на скрипучих воротах – ей единственной было небезразлично.

К тридцатым дом в Жуковке отобрали. Семья перебралась в город.

К тому времени, как бабушка закончила школу, война была не за горами. Она не поступала в ВУЗ – закончила специализированное училище и пошла работать чертежницей на завод. Потом случились эвакуация и мой дед. Говорят, он обладал достаточно скверным характером, но бабушку он любил.

А это был чуть ли не первый человек, который ей любил, заботился и оберегал. Будучи небеспартийным, коммунистом до костей мозгов, он сквозь пальцы смотрел на бабушкину религиозность. А чтобы сделать ей приятное, в только что полученной квартире он первым делом поставил в красный угол икону, где она стоит и по сей день. Хотя бабушке уже 88. А деда много лет нет в живых…

Что и говорить, эта квартира была чуть ли не самой крупной материальной удачей в их жизни. Приходилось много работать и выкручиваться, но в то время и в том месте так жили все. Бабушка всегда извинялась перед своими тремя детьми, что не может дать им ласки, потому что в детстве не получила никакой и не знает, что это такое. Но она была такой человек… Несмотря на все жизненное, очень тонкий, душевный и по-житейски мудрый. Эта её безграничная мудрость у нас до сих пор одна на всю семью. Поэтому, может, сама того не понимая, она отдала детям столько тепла, сколько бы намеренно не смогла.

Но потом снова было тяжело. Дед начал пить. Опуская все неведомые мне подробности, о которых, впрочем, я без труда могу догадаться, скажу, чем это кончилось. Тем же, чем кончается все… Дед попал под машину.

…А потом были внучки, но жизнь уже изрядно утомила бабушку. Все равно она многое вложила в нас. В меня.

Рассказывать дальше уже бессмысленно. С тех пор, как появилась я, она стала моей бабушкой, моим субъективным восприятием. Она стала моими воспоминаниями, моими ощущениями, моими эмоциями и нотами. Словами, которыми она говорила только мне. Историями. Энергетическими волнами. Рисунками. Болью. Уязвимым местом. Грустью. Тоской. И порой физически столь сильно ощущаемым страхом.