Сосед мой, по образованию историк-медиевист, имеет вредную привычку курить на лестничной клетке и при этом говорить по телефону, оповещая о делах своего бизнеса, коим он нынче занят, любопытных сограждан – обитателей квартир трех примыкающих сверху и снизу этажей. То ли связь шалит, то ли он эмоционален очень, а, может, имеет привычку отдавать строгие команды своим подчиненным, но говорит он всегда на несколько тонов выше допустимого, чем вызывает у меня одно-единственное желание спуститься по лестнице, потому что ожидание появления лифта в сообществе иерихонской трубы плачевно сказывается на моем хорошем отношении к миру.
Однако же здесь всегда возникает проблема иного рода. Во-первых, у нас не ходят по лестницам, потому что те, кто будет застукан спускающимся (как вариант поднимающимся) по лестнице, будет принят за маргинала. Вся наскальная живопись вкупе с пустыми бутылками на подоконниках лестничных пролетов и въевшимися в ступеньки бычками будет мигом приписана этому несчастному прохожему или, чего хуже, его примут за расклейщика объявлений или продавца картошки, вынюхивающего квартиру побогаче или дверь похлипше. Пользоваться лифтом – это такая же норма морали, как и все прочие: ходить по лестнице нехорошо, как, например, и хамить старшим.
Во-вторых же, путь мой к лестнице обычно отрезан, потому что находится в облаке дыма, в котором мечется из стороны в сторону эмоциональный мой сосед, а из-за плохой видимости я боюсь вместо лестницы вписаться либо в мусорный бак, либо в самого соседа. Последнее, я более чем уверена, будет понято неправильно, что чревато неведомыми мне последствиями. Поэтому я всегда с беспечным видом дожидаюсь лифта, читая мантру и переминаясь с ноги на ногу, мысленно призывая двери чуда инженерной мысли распахнуться аки врата рая. Или ада – выбирать не приходится, потому что желание поскорее куда-нибудь провалиться превалирует над заботами о духовном.
Сегодня как назло лифт не появлялся дольше обычного, а сосед решал по телефону какой-то крайне запутанный вопрос. Показавшись на первых порах занимательным, ближе к концу разговор напугал и заинтриговал меня чрезвычайно. Что я услышала, было будто отрывком из какого-то дурно сляпанного по шаблону сценария для очередного сериала о братках, бизнесменах и золушке: «Она стоит сто восемьдесят тясыч… Мне уже давно её заказали, стояла на очереди… Нет, квартира наверху – та, что на Проспекте Мира… Че? Баксов, конечно.. Ну все, сейчас поеду. До связи». Лифт все не приходил, я давила на кнопку не переставая. Сосед мило улыбнулся, набрал еще один номер и заговорил про сущие пустяки. Проект новой прихожей прошел на ура у клиента, осталось только закупить недостающие материалы – и за работу с квартирой на Проспекте Мира можно будет приниматься уже на следующей неделе...
Надо меньше спать и меньше сидеть за компьютером, вяло подумалось мне.
Тем временем в Москве осень. Еще пару дней назад я была уверена, что весна. Наблюдая из окон полосатый зелено-белый парк, на который мне уже тошно смотреть, я вдыхала просачивающийся сквозь форточку весенний воздух, подумывала о новом легком пальто и решила, что больше не буду переживать, что так и не попала на каток, потому что близится чириканье птиц и свет долгожданного развеселого солнца.
Увы, полтора часа беготни под дождем убедили меня в обратном. Осенний ливень, достойный октябрьско-ноябрьского пограничного рубежа, щедро залил по-прежнему зеленеющие поля. Коричнево-бурые гниющие кленовые листья выполняли свою утвердительную роль; да и сестра подтвердила мои догадки, сообщив, что уверениями своих знакомых сама переметнулась в лагерь тех, для кого нынче ноябрь. Что ж, тем лучше, ноябрь хорош длинными ночами и приближением пугающих, но долгожданных холодов. Последнее, боюсь, так и не состоится, но со своей мистической функцией он справится, я верю в это. Холода оставим для ноября законного.