[plucheux]

трагистрашилка на ночь

Когда мы узнали, что нас было трое, в каждой проснулась рвущая душу ревность – ревность, отпускавшая на волю наши глубоко запрятанные чувства, кои должно держать привязанными на короткой веревке глубоко в себе, постоянно воспитывать и не давать им воли. Но мы встретились так неожиданно, все трое. Три соперницы с тяжелым, ненавидящим взглядом.

Мы любили его. По крайней мере, в тот момент, когда мы встали друг у друга на пути, каждая убедила себя в том, что любила его. До крайности, до безумия, до нелепых выходок.

Когда мы решились, это была уже не любовь, это была ненависть – к его предательству, к его отношению к каждой из нас. Мы поняли, что должна остаться только одна. Решили, что другого способа не существует. Двоим придется принести себя в жертву смерти.

И мы начали играть в убийство – по старшинству. Вынув длинную шпильку из слоновой кости, она, высокая и сильная, так легко и ловко воткнула её в горло стоявшей поодаль соперницы. Она решила начать с неё потому, наверное, что та была самой беззащитной среди нас. И самой красивой. Её красота была горькой, болезненной. Вся прозрачная, тонкая; она передвигалась по земле, изредка цепляя её сухие камешки, будто безвольное перышко, гонимое ветром, но застревавшее в стебельках растений.

Мне захотелось остановить её, сказать: посмотри на свою жертву, она так прекрасна, так… Но она уже упала, уже перестала дышать; ветер взвил её волосы, слипшиеся от крови, и прикрыл ими мучительно прекрасные, полные стеклянных слез глаза. Оставшаяся стоять перед ней на коленях схватила её руки и заплакала. Она прижимала их к щекам, грела дыханием, но тщетно, смерть и не собиралась передумывать. Тогда она, убийца, вынула из-за пояса лилию и приложила её к губам своей жертвы. Встав с колен, она согнулась в поклоне. Я не видела её глаз, но поняла, что она по-прежнему полна решимости, перераставшей в безумие.

Но я была готова. У меня был его короткий самурайский меч. Подделка, это было ясно с первого взгляда. Но он хранил его как раритет, хотя кто-то явно его дурачил, сбывая этот недурно заточенный кусок металла на черном азиатском рынке. Я, чтобы избавить его от позора, тайком унесла этот меч с собой, но так пока и не уничтожила. Уже и не уничтожу, но простит ли он меня?..

Я поняла, как мне не хотелось причинять ей вред, лишь взглянув на клинок. Я не умела обращаться с оружием, да и был он для меня слишком тяжел. Но и бессмысленной смерти я страшилась, желая оставаться хотя бы ничтожеством, тварью, получеловеком, но жить, жить. У моей соперницы не было оружия, но она отчего-то уверенно направилась в мою сторону. Она, видимо, собиралась опередить меня быстротой реакции, скоростью, хотела обмануть и обезоружить. Тогда я атаковала: она с легкостью увернулась, мне лишь удалось распороть шелк на её кимоно. Она рассмеялась, отчего мне стало не по себе, в её смехе звенело безумие, уже явное, острое, горькое. И заразительное: осмелев и потеряв голову, я кинулась на неё с таким отчаянием и решимостью, что она от удивления только замерла, безропотно принимая удары. Я не могла успокоиться, пока ткань в разрывах не потяжелела от нагнетающейся крови. Я затаила дыхание, прислушиваясь ко внутреннему ликованию: чувство безопасности и облегчения заглушали ужас от содеянного, постепенно доходивший до моего сознания. Я живу... Но потом я встретилась с ней глазами. Она все еще стояла, не шевелясь, и улыбалась. Она протянула ко мне руки и подошла. Я не понимала, как она идет, ведь нечеловеческая боль должна была парализовать ей даже мысли. Но она подошла вплотную ко мне и, обняв за шею, поцеловала. Это прикосновение было больнее страха. Она прошептала: «С нами... что ты теперь здесь…» и взглянула на меч. Она поняла – поняла, что я жду смерти как облегчения. Вонзить в себя меч было совсем нетрудно… Это не так больно даже. Но хочется выстоять как можно дольше. Боли нет, но уже нет и воздуха. Хочу вздохнуть, не могу задерживать дыхание. Не получается, тяжело, душно… Воздуха бы, совсем немного... Раздражаюсь. Надо снять оби. Не могу... Только один вздох. Я прошу, умоляю, так мало, так просто. Всего один последний вздох…



PS: успокойте меня, что сейчас этот дневник выглядит нормально, а то, как выяснилось, то, что было раньше, в ie смотрелось, мягко говоря, чудовищно