shakespeare and myself.
Понедельник удался.
Век галантности был незаметно, но весьма неизящно подменен веком прямолинейности, где время - деньги не только как слова из присказки, но и как бумажки из кошелька. За роскошь опаздывать везде и всюду приходится платить, но в отличие от отношений давних деловых партнеров, время не предоставляет хорошей скидки для постоянных клиентов.
И вот, теперь когда жалобная пятиминутка кончилась, можно просто опустить руки на клавиатуру. От давления начнут хаотично нажиматься клавиши, на экране появятся буквы, уродливо склеенные, потому что бессмысленные.
Поэтому я пойду исследовать книжный шкаф.
***
(через полчаса)
Мои отношения с книжным шкафом подобны изменам неверной жены, боящейся грозного мужа и порицания общественности. К нему я прихожу тайком, мучаясь угрызениями совести, заглушаемыми трепетными чувствами. Перефразируя на бытовой лад Ежи Леца, окно в мир можно закрыть очками и книгой. Причем закрыть так наглухо, что и по весне не отдерешь весь этот клей и бумагу - разве что только вместе со штукатуркой.
Сегодня в глаза мне бросились (именно бросились - кинулись со всех ног, сшибая куда более привлекательные издания) "Литературные манифесты западноевропейских романтиков". Им я была удивлена чрезвычайно - давно не держала в руках что-то серьезней Венской конвенции. 700-страничный труд в твердом переплете, выпущенный во времена застоя в каком-то невероятно серьезном издательстве, оказался населен личностями, о словах которых иначе как о манифестах говорить нельзя. Маленьким глупеньким девочкам вроде меня не полагается читать размышления Шлейермахера "О религии", но в том-то весь и парадокс, что другое сейчас не воспринимается. Там все слова настолько плавно соединены в единый бесконечно красивый текст, смысл которого, как кажется, имеет последнее значение (хотя для автора и умного читателя - первое).
...дыхание же религии существует там, где сама свобода стала уже природой, где она воспринимает человека по сторону игры его особых сил и его личности и воспринимает и рассматривает его с точки зрения того, где он должен быть человеком, чем он является, желает он того или нет.
Я прекрасно понимаю, что это "желает он того или нет" важно, возможно, в тексте в самую последнюю очередь, лишь стилистически, но не могу не...
Любуюсь буквами, играю со смыслом и... засыпаю. Через минуту вижу сон: какая-то рука качает меня в колыбели, я требую, чтобы она прекратила немедленно это безобразие, ибо мешает мне заснуть. Рука не внемлет, тогда я пытаюсь за неё схватиться, но это оказывается лишь заполненная воздухом перчатка. Колыбель качается сама собой, норовя каждым новым своим движением свести меня с ума...
Книги снова грозятся уволочь меня в свой мир. Боюсь, когда-нибудь я перестану сопротивляться.
Van Gogh
Век галантности был незаметно, но весьма неизящно подменен веком прямолинейности, где время - деньги не только как слова из присказки, но и как бумажки из кошелька. За роскошь опаздывать везде и всюду приходится платить, но в отличие от отношений давних деловых партнеров, время не предоставляет хорошей скидки для постоянных клиентов.
И вот, теперь когда жалобная пятиминутка кончилась, можно просто опустить руки на клавиатуру. От давления начнут хаотично нажиматься клавиши, на экране появятся буквы, уродливо склеенные, потому что бессмысленные.
Поэтому я пойду исследовать книжный шкаф.
***
(через полчаса)
Мои отношения с книжным шкафом подобны изменам неверной жены, боящейся грозного мужа и порицания общественности. К нему я прихожу тайком, мучаясь угрызениями совести, заглушаемыми трепетными чувствами. Перефразируя на бытовой лад Ежи Леца, окно в мир можно закрыть очками и книгой. Причем закрыть так наглухо, что и по весне не отдерешь весь этот клей и бумагу - разве что только вместе со штукатуркой.
Сегодня в глаза мне бросились (именно бросились - кинулись со всех ног, сшибая куда более привлекательные издания) "Литературные манифесты западноевропейских романтиков". Им я была удивлена чрезвычайно - давно не держала в руках что-то серьезней Венской конвенции. 700-страничный труд в твердом переплете, выпущенный во времена застоя в каком-то невероятно серьезном издательстве, оказался населен личностями, о словах которых иначе как о манифестах говорить нельзя. Маленьким глупеньким девочкам вроде меня не полагается читать размышления Шлейермахера "О религии", но в том-то весь и парадокс, что другое сейчас не воспринимается. Там все слова настолько плавно соединены в единый бесконечно красивый текст, смысл которого, как кажется, имеет последнее значение (хотя для автора и умного читателя - первое).
...дыхание же религии существует там, где сама свобода стала уже природой, где она воспринимает человека по сторону игры его особых сил и его личности и воспринимает и рассматривает его с точки зрения того, где он должен быть человеком, чем он является, желает он того или нет.
Я прекрасно понимаю, что это "желает он того или нет" важно, возможно, в тексте в самую последнюю очередь, лишь стилистически, но не могу не...
Любуюсь буквами, играю со смыслом и... засыпаю. Через минуту вижу сон: какая-то рука качает меня в колыбели, я требую, чтобы она прекратила немедленно это безобразие, ибо мешает мне заснуть. Рука не внемлет, тогда я пытаюсь за неё схватиться, но это оказывается лишь заполненная воздухом перчатка. Колыбель качается сама собой, норовя каждым новым своим движением свести меня с ума...
Книги снова грозятся уволочь меня в свой мир. Боюсь, когда-нибудь я перестану сопротивляться.
Van Gogh
Потрясающий сияющий неизбывно-живой Ван Гог..
Спасибо!:)
Если соберусь, напишу когда-нибудь про его музей...
Интересно еще и то, что Вас привело на Соловки, простите мое любопытство
Стоун "Жажда жизни", ага, спасибо, запомню)
На Соловки сначала поехала с лицеем, в летнюю поездку после 10ого класса. А следующим летом с друзьями. Потому что невозможно же было не съездить туда ещё раз. И ещё раз. Не знаю что привело. Но невозможно ведь..
Всегда хотела побывать на Соловках; есть в этом какая-то сила притяжения. Но доселе не довелось. После Ваших слов захотелось еще больше...