shakespeare and myself.
суббота, 02 июня 2007
пятница, 01 июня 2007
shakespeare and myself.
Ложка: капли кофе с неё растекаются по блюдцу и засыхают неаккуратной лужицей. Крупный план, секунд семнадцать.
Музыка, даже если пытаешься её убить, возвращает к жизни.
Густой синий занавес, блики стеклянной люстры. Не слышен гравий на дорожках, фломастер бесшумно рисует ноты. Дальше вступают флейта и голос, но не похоже на латынь.
Гениально, надрывно, тяжело. Как в аквариуме иногда.
Туманно, господа, да. ©
(это не помутнение рассудка, это о кино)
Музыка, даже если пытаешься её убить, возвращает к жизни.
Густой синий занавес, блики стеклянной люстры. Не слышен гравий на дорожках, фломастер бесшумно рисует ноты. Дальше вступают флейта и голос, но не похоже на латынь.
Гениально, надрывно, тяжело. Как в аквариуме иногда.
Туманно, господа, да. ©
(это не помутнение рассудка, это о кино)
shakespeare and myself.
среда, 30 мая 2007
shakespeare and myself.
Помню, на второй или третий день нашего пребывания в Италии, мы приехали во Флоренцию. Жара, не побоюсь этого слова, была приблизительно такая же, как сейчас в Москве, но стоит иметь в виду, что Флоренция располагается на дне "чаши": город стоит в низине и окружен холмами. Продуваемость нулевая, а духота аккурат как в целлофановом пакете.
Слегка переоценив свои способности, мы твердо решили продержаться на флорентийской земле пару суток и всенепременно пробиться в галерею Уфицци. Впрочем, нас искушали не только исторические памятники, и без нас заботливо облепленные взглядами ошалевших от температурного прессинга туристов, но и быт, который мы старательно искали в любом попадавшимся нам на пути населенном пункте, но редко находили. Кажется, настоящие города и их повседневная жизнь не показываются первым попавшимся туристам, нет. Их надо разглядывать и разгадывать, выигрывая время и запасаясь терпением.
Мы ходили по пустынным каменным улочкам, не замечая ровным счетом ни единого итальянца, пожелавшего в здравом уме добровольно высунуться на улицу, чтобы подвергнуться обжарке в кипящем вареве, заменявшем воздух. В тишине и жужжащем зное мы разглядывали увитые плющом и виноградом балконы, серые каменные стены и пыльные побитые мотоциклы. Лавочки в парках были пусты; деревья, лениво раскинув мощные ветки, даже из жалости не желали шевелить листьями, чтобы хоть немного разогнать дурман.
Сами того не замечая, мы стали подниматься вверх. От усыпанной гравием дорожки исходил жар даже в тени, самого же тенька тем временем становилось все меньше. Молчаливо и упорно мы, будто терпеливые ослики с поклажей, продвигались все выше и выше, движимые любопытством и чувством долга. Казалось, что если мы не взберемся неизвестно куда, то потом по меньшей мере не сможем смотреть друг другу в глаза.
Минут через сорок бесконечного восхождения на этот Эверест мы добрались-таки до, как оказалось, смотровой площадки. Не то, чтоб мы испытали разочарование, о нет. Мы испытали что-то вроде всплеска чувства собственного достоинства с оттенком этакого буддийского равнодушия, близкого к пофигизму. Нам было настолько все равно, куда мы дошли, что, разорившись на возмутительно дорогой сок, сели на лавочку спиной к умопомрачительному виду и довольно пили за то, что дошли.
Весьма забавным было то, что через какое-то время передислоцировавшись на лавочку в тенек, мы, пристально изучая жизнь насекомых, с ужасом осознали, что это только второй (третий?) день поездки...
А в Уфицци мы, к слову, так и не попали.
Слегка переоценив свои способности, мы твердо решили продержаться на флорентийской земле пару суток и всенепременно пробиться в галерею Уфицци. Впрочем, нас искушали не только исторические памятники, и без нас заботливо облепленные взглядами ошалевших от температурного прессинга туристов, но и быт, который мы старательно искали в любом попадавшимся нам на пути населенном пункте, но редко находили. Кажется, настоящие города и их повседневная жизнь не показываются первым попавшимся туристам, нет. Их надо разглядывать и разгадывать, выигрывая время и запасаясь терпением.
Мы ходили по пустынным каменным улочкам, не замечая ровным счетом ни единого итальянца, пожелавшего в здравом уме добровольно высунуться на улицу, чтобы подвергнуться обжарке в кипящем вареве, заменявшем воздух. В тишине и жужжащем зное мы разглядывали увитые плющом и виноградом балконы, серые каменные стены и пыльные побитые мотоциклы. Лавочки в парках были пусты; деревья, лениво раскинув мощные ветки, даже из жалости не желали шевелить листьями, чтобы хоть немного разогнать дурман.
Сами того не замечая, мы стали подниматься вверх. От усыпанной гравием дорожки исходил жар даже в тени, самого же тенька тем временем становилось все меньше. Молчаливо и упорно мы, будто терпеливые ослики с поклажей, продвигались все выше и выше, движимые любопытством и чувством долга. Казалось, что если мы не взберемся неизвестно куда, то потом по меньшей мере не сможем смотреть друг другу в глаза.
Минут через сорок бесконечного восхождения на этот Эверест мы добрались-таки до, как оказалось, смотровой площадки. Не то, чтоб мы испытали разочарование, о нет. Мы испытали что-то вроде всплеска чувства собственного достоинства с оттенком этакого буддийского равнодушия, близкого к пофигизму. Нам было настолько все равно, куда мы дошли, что, разорившись на возмутительно дорогой сок, сели на лавочку спиной к умопомрачительному виду и довольно пили за то, что дошли.
Весьма забавным было то, что через какое-то время передислоцировавшись на лавочку в тенек, мы, пристально изучая жизнь насекомых, с ужасом осознали, что это только второй (третий?) день поездки...
А в Уфицци мы, к слову, так и не попали.
shakespeare and myself.
Именно потому, что на меня не нахлынули воспоминания, решила поскрести память на предмет обрывков себя в виде юной гимназистки. И вроде не так давно это было, но видится мне уже сейчас все в каких-то резиново-серых тонах. И никаких чувств ничто не вызывает.
И все же, если подумать, о школе у меня сохранилось несколько ярких и множество посредственных воспоминаний.
Так, кажется, классе в девятом ставили мы спектакль. По всем правилам затрапезно-восторженных школьных постановок: реквизит с дачи из картонных сундуков; потертая обглоданная молью лиса, в последние десять лет использовавшаяся в качестве подушечки для иголок; собрания сочинений Ленина для гоголевских пьес и пр., пр., пр. Музыка обычно в этих подобиях спектаклей начиналась невпопад, «актеры» хихикали на сцене, а занавес то и дело норовил закрыться, погребя под собой главного героя всех времен, торжественного домучивающего свой монолог. Вся эта школьная романтика тринадцатилетних загибающихся от голода Хлестаковых нежно прессовала учительские мозги. Пока детишки с удовольствием резвились на сцене, шикая друг на друга за кулисами, публика с большими невинными глазами и самомнением каннских критиков с не меньшей радостью тыкала в недостатки и аплодировала легковесным шуткам. Само собой, я не могла самовольно лишить себя сомнительного удовольствия поучаствовать в этой клоунаде, а потому класса до девятого шлифовала корявость своих манер, выбирая исключительно мужские роли второго плана. Ах, нет, вру. В пятом классе я играла мачеху Золушки. Да-да, пределов моя амбициозность не знала уже тогда.
Но потом моя нежная любовь к посредственным, но настоящим театральным постановкам превратилась в более-менее серьезное увлечение театром в приличном понимании этого слова, а потому я не могла себе позволить смешить честной народ и решила, сохраняя честь и достоинство, уйти на почетную пенсию, так и не получив ни премии Лоуренса Оливье, ни Тони, ни признания в районных масштабах любительской публики местного значения. Совсем отойти от дел мне, впрочем, не дали, а потому я решила вообразить себе неизвестно что и податься в сценаристы.
Тут надо сделать небольшое отступление. Класс мой, заправляемый удалой Екатеринсергевной, был на редкость популярен своим немирным поведением и бесстрастным рвением прочь от знаний как можно дальше, лишь бы те ненароком не достигли цели и не замусорили мозги. Нет-нет, они были (и, надо полагать, есть) очень милые ребята, но, раз примерив на себя имидж паршивой овцы в параллели, удачно решили на нем паразитировать, ибо, как ни странно, все прочие быстро привыкли и даже не пытались посягать на него. Я была там вороной цветом белее крашенного потолка; впрочем, маргинальных личностей у нас всегда хватало. Люсенька, тихое хрупкое созданьице, к концу последнего года обучения обзавелась каким-то странным вожделением болезненного интереса к своей персоне, а потому стала распускать о себе слухи один чудней другого. Мальчик Дима, первый парень на селе, а по совместительству единственный наравне со мной отличник, обладавший в меру упитанным здравым смыслом, нацепил на себя в младших классах старшей школы защитный слой хардрока и сорокаградусного разбавленного спирта. Но это, как он ни старайся, не смогло разбить его ауру героя нашего времени, а ввиду катастрофической нехватки мужского населения в нашем и без того без предела гуманитарном классе так и не положило конец его привлекательности в чужих глазах. Незаметная Люсенька, чем-то неуловимо похожая на фильмовское Чучело, найденная среди горы книг в университетской библиотеке через год после окончания школы, призналась нашей общей однокласснице вдруг, что все эти годы, все десять лет, любила того самого Диму. Когда мне поведали сей драматический эпизод, я готова была чуть ли не смахнуть слезу-другую, вознамерившуюся родиться из глаз моих на свет, ибо классичность ситуации повергла меня в легкую меланхолию. Все эти Люси, втемяшивающие себе в головы красивые сказки о безответной любви, должны были остаться в далеком сумрачно-книжном прошлом, но нет… Впрочем, я слишком увлеклась, и все это давно перестало иметь отношение к делу.
…Идею для сценария я подкинула очень вовремя, ибо священные тексты классической литературы в тот момент были для меня столь же неприкосновенны, как нынче трепетно любимый родной гражданский кодекс. Тогда как раз вышла издевательски тонкая и удачно коммерческая детективная пьеска Акунина, додумывающая продолжение чеховской «Чайки». Когда Б., будущий Тригорин, постоянно забывавший текст, подошел, гневно сверкая глазами в мои плечи (ибо бить громом и молниями мне прямо по лицу ему не позволял скромный, в отличие от самомнения, рост), и спросил, почему мы ставим нечто, а не Чехова, я, кажется, была готова в равной мере рассмеяться и расплакаться. Я так и представила себе несчастного Чехова в виде нас, недобитых бездельников и сонных детишек, и от ужаса у меня сразу набралась добрая сотня весомых аргументов в пользу оставшегося сомнительного варианта.
Околосценарной стряпней дело не закончилось. Принимая обычное для меня в ту пору чувство повышенной ответственности за голый энтузиазм, Екатеринсергевна назначила меня ни много ни мало режиссером всей этой катавасии. Вот тут мне стало по-настоящему страшно, потому что справляться с моими одноклассниками под силу было лишь ей одной, да и то только в постпериоды картинного запускания подарочных фарфоровых сервизов в наши бестолковые головы. Будь дурой, я согласилась и на это, - вот тут-то и проснулся пресловутый энтузизизм, в приступах которого я заходилась бессильной злобой, пытаясь заставить хоть кого-то прийти на репетицию или выучить текст. Приходилось действовать хитростью, а то и обыкновенным подкупом: главной актрисе я отдала на веки вечные великолепные туфли... Как-то раз, когда мне стало совсем тошно от всей нелепости происходящего, я села на краешек сцены и начала болтать ногами и громко смеяться. В этот же момент я услышала одну из немногих фраз, которые из своей школьной жизни дословно помню до сих пор: Ольга ткнула в меня скрюченным пальцем и, заразившись от меня истеричными интонациями, громко и нелепо шепнула Л.: «Смотри, смотри! Варя… смеется!..»
Вот, собственно, и все, за сим прошу. Пойду потрошить бабушкин сундук на предмет наличия старых проверенных рецептов против агрессивных аллергических реакций моего чересчур привередливого организма. К тому же меня и так уже заждался зеленый ангел – тот самый, который западного окна.
И все же, если подумать, о школе у меня сохранилось несколько ярких и множество посредственных воспоминаний.
Так, кажется, классе в девятом ставили мы спектакль. По всем правилам затрапезно-восторженных школьных постановок: реквизит с дачи из картонных сундуков; потертая обглоданная молью лиса, в последние десять лет использовавшаяся в качестве подушечки для иголок; собрания сочинений Ленина для гоголевских пьес и пр., пр., пр. Музыка обычно в этих подобиях спектаклей начиналась невпопад, «актеры» хихикали на сцене, а занавес то и дело норовил закрыться, погребя под собой главного героя всех времен, торжественного домучивающего свой монолог. Вся эта школьная романтика тринадцатилетних загибающихся от голода Хлестаковых нежно прессовала учительские мозги. Пока детишки с удовольствием резвились на сцене, шикая друг на друга за кулисами, публика с большими невинными глазами и самомнением каннских критиков с не меньшей радостью тыкала в недостатки и аплодировала легковесным шуткам. Само собой, я не могла самовольно лишить себя сомнительного удовольствия поучаствовать в этой клоунаде, а потому класса до девятого шлифовала корявость своих манер, выбирая исключительно мужские роли второго плана. Ах, нет, вру. В пятом классе я играла мачеху Золушки. Да-да, пределов моя амбициозность не знала уже тогда.
Но потом моя нежная любовь к посредственным, но настоящим театральным постановкам превратилась в более-менее серьезное увлечение театром в приличном понимании этого слова, а потому я не могла себе позволить смешить честной народ и решила, сохраняя честь и достоинство, уйти на почетную пенсию, так и не получив ни премии Лоуренса Оливье, ни Тони, ни признания в районных масштабах любительской публики местного значения. Совсем отойти от дел мне, впрочем, не дали, а потому я решила вообразить себе неизвестно что и податься в сценаристы.
Тут надо сделать небольшое отступление. Класс мой, заправляемый удалой Екатеринсергевной, был на редкость популярен своим немирным поведением и бесстрастным рвением прочь от знаний как можно дальше, лишь бы те ненароком не достигли цели и не замусорили мозги. Нет-нет, они были (и, надо полагать, есть) очень милые ребята, но, раз примерив на себя имидж паршивой овцы в параллели, удачно решили на нем паразитировать, ибо, как ни странно, все прочие быстро привыкли и даже не пытались посягать на него. Я была там вороной цветом белее крашенного потолка; впрочем, маргинальных личностей у нас всегда хватало. Люсенька, тихое хрупкое созданьице, к концу последнего года обучения обзавелась каким-то странным вожделением болезненного интереса к своей персоне, а потому стала распускать о себе слухи один чудней другого. Мальчик Дима, первый парень на селе, а по совместительству единственный наравне со мной отличник, обладавший в меру упитанным здравым смыслом, нацепил на себя в младших классах старшей школы защитный слой хардрока и сорокаградусного разбавленного спирта. Но это, как он ни старайся, не смогло разбить его ауру героя нашего времени, а ввиду катастрофической нехватки мужского населения в нашем и без того без предела гуманитарном классе так и не положило конец его привлекательности в чужих глазах. Незаметная Люсенька, чем-то неуловимо похожая на фильмовское Чучело, найденная среди горы книг в университетской библиотеке через год после окончания школы, призналась нашей общей однокласснице вдруг, что все эти годы, все десять лет, любила того самого Диму. Когда мне поведали сей драматический эпизод, я готова была чуть ли не смахнуть слезу-другую, вознамерившуюся родиться из глаз моих на свет, ибо классичность ситуации повергла меня в легкую меланхолию. Все эти Люси, втемяшивающие себе в головы красивые сказки о безответной любви, должны были остаться в далеком сумрачно-книжном прошлом, но нет… Впрочем, я слишком увлеклась, и все это давно перестало иметь отношение к делу.
…Идею для сценария я подкинула очень вовремя, ибо священные тексты классической литературы в тот момент были для меня столь же неприкосновенны, как нынче трепетно любимый родной гражданский кодекс. Тогда как раз вышла издевательски тонкая и удачно коммерческая детективная пьеска Акунина, додумывающая продолжение чеховской «Чайки». Когда Б., будущий Тригорин, постоянно забывавший текст, подошел, гневно сверкая глазами в мои плечи (ибо бить громом и молниями мне прямо по лицу ему не позволял скромный, в отличие от самомнения, рост), и спросил, почему мы ставим нечто, а не Чехова, я, кажется, была готова в равной мере рассмеяться и расплакаться. Я так и представила себе несчастного Чехова в виде нас, недобитых бездельников и сонных детишек, и от ужаса у меня сразу набралась добрая сотня весомых аргументов в пользу оставшегося сомнительного варианта.
Околосценарной стряпней дело не закончилось. Принимая обычное для меня в ту пору чувство повышенной ответственности за голый энтузиазм, Екатеринсергевна назначила меня ни много ни мало режиссером всей этой катавасии. Вот тут мне стало по-настоящему страшно, потому что справляться с моими одноклассниками под силу было лишь ей одной, да и то только в постпериоды картинного запускания подарочных фарфоровых сервизов в наши бестолковые головы. Будь дурой, я согласилась и на это, - вот тут-то и проснулся пресловутый энтузизизм, в приступах которого я заходилась бессильной злобой, пытаясь заставить хоть кого-то прийти на репетицию или выучить текст. Приходилось действовать хитростью, а то и обыкновенным подкупом: главной актрисе я отдала на веки вечные великолепные туфли... Как-то раз, когда мне стало совсем тошно от всей нелепости происходящего, я села на краешек сцены и начала болтать ногами и громко смеяться. В этот же момент я услышала одну из немногих фраз, которые из своей школьной жизни дословно помню до сих пор: Ольга ткнула в меня скрюченным пальцем и, заразившись от меня истеричными интонациями, громко и нелепо шепнула Л.: «Смотри, смотри! Варя… смеется!..»
***
Вот, собственно, и все, за сим прошу. Пойду потрошить бабушкин сундук на предмет наличия старых проверенных рецептов против агрессивных аллергических реакций моего чересчур привередливого организма. К тому же меня и так уже заждался зеленый ангел – тот самый, который западного окна.
понедельник, 28 мая 2007
shakespeare and myself.
Здесь от перегрева скончался концептуальный пост.
shakespeare and myself.
После фразы и последнее "унижение", которому может подвергнуться несчастная фотография, - это полная потеря цвета, когда мы должны напечатать ее в черно-белом варианте я закрыла учебник по цифровой фотографии. Мне стало неинтересно.
воскресенье, 27 мая 2007
shakespeare and myself.
Еще вчера утром полусонной мне то ли снилось, то ли чудилось, то ли повезло очень. Я слушала "Гамлета" в исполнении И. Это было так неожиданно и так рано, что вполне могло сойти за продолжение чудесного сна. Но даже сны не бывают настолько непредвиденными.
Вечером настроилась на волну тишины. Настоящие слова закрылись на ключ и просили их больше не тревожить. Они по-прежнему хранят молчание. И как-то пусто весь день. Теряю себя, замыкаюсь. Так, решив выйти на улицу, вызвала лифт, потом услышала голоса... а где-то через пару минут поняла, что спустилась по лестнице уже на четыре пролета вниз. Эти выключения наяву весьма забавны. А луна уже почти полная.
То ли попытка, то ли её отсутствие. Карточный шулер и возмутитель спокойствия некто Д.
PS: подошли к концу последние выходные этой весны. Правда, конечно, что с того?
Вечером настроилась на волну тишины. Настоящие слова закрылись на ключ и просили их больше не тревожить. Они по-прежнему хранят молчание. И как-то пусто весь день. Теряю себя, замыкаюсь. Так, решив выйти на улицу, вызвала лифт, потом услышала голоса... а где-то через пару минут поняла, что спустилась по лестнице уже на четыре пролета вниз. Эти выключения наяву весьма забавны. А луна уже почти полная.
То ли попытка, то ли её отсутствие. Карточный шулер и возмутитель спокойствия некто Д.
PS: подошли к концу последние выходные этой весны. Правда, конечно, что с того?
понедельник, 21 мая 2007
shakespeare and myself.
Много потеряли те, кто собирался на фестиваль российской анимации, да так и не дошел. Те, кто не собирались вообще, впрочем, потеряли еще больше.
То, что люди с тонкой душевной организацией называют beginner's luck, выпало на долю таких дилетантов, как наша скромная компания, которая, может, сломав язык, перечислит с десяток японских мультипликаторов, но, к своему стыду и позору, ни одного современного русского. Попали мы на премьеру "Дождь сверху вниз". Свой новый фильм Иван Максимов представил лично. Как водится, режиссер, деланно конфузясь и неловко пошучивая (на публику, на публику...), рассказал, как нам не повезло сидеть на премьере в кинотеатре, ибо на пленке 35 мм шикарная музыка Баха теряет всю свою изящность [до и после следовали пространные технические пояснения, но мы честно громко шуршали фантиками]. "В фильмах Максимова", - говорит программка, - "обитают странные существа: ушастые рыбки, волосатые колобки с длинными носами, птички с цилиндрическими крылышками. Однако в смешных чубриках намного больше человеческого, чем кажется на первый взгляд". Чубрики эти, на самом деле, милейшие до абсурда, трогательные такие.
Максимов, кстати, сел ровно за нами. Но стоило мне разработать алчный план по добыче автографа, как он испарился из зала. Сидевшие рядом с ним люди вели себя малость неадекватно, весело присвистывая на каждом смешном (с их точки зрения, а они оказались людьми весьма впечатлительными) кадре, стуча коленками в мое кресло и запрокидывая кроссовки на голову моей соседке. Милейшие создания, искусственно хихикая в перерывах, пообещали вскорости покинуть зал, на что услышали моё пожелание счастливейшего пути. Оно было настолько доброжелательным, что они решили больше не задерживаться в темном душном зале. Впрочем, я отвлекаюсь.
Итак, Иван Максимов. "Дождь сверху вниз" в сети находиться не захотел, но зато можно посмотреть его более ранние работы.
"Медленное бистро", 2002, 07'41 мин.
"Ветер вдоль берега", 2003, 06'33 мин.
Из особенно запомнившихся стоит выделить, например, "Девочку-дуру" Зои Киреевой. Нарисовано и рассказано душевно, хочется и улыбаться, и сочувствовать.
"Девочка-дура", 2006, 06'51 мин.
В легкий транс вогнали серии из цикла "Колыбельные мира". Неспешная, плавная смена кадров и убаюкивающие голоса... Нам достались армянская, карельская и мексиканская колыбельные, и спать не хотелось только на последней, ибо заворожил голос женщины, исполнявшей саму колыбельную песню. Рисовка, к слову, местами отсылала к таитянским этюдам Гогена. Ознакомиться с проектом можно на их сайте.
Умилила до слез пародия на рыцарские романы, принцесские мечты и склонность идеализировать дух средневековья. Сказка "Черный рыцарь, белый рыцарь" (Екатерина Бражкина) посмеялась надо всем, но опять же по-доброму.
"Черный рыцарь, белый рыцарь", 2006, 04'14 мин.
Эта же студия представила на фестивале работу Григория Малышева "Ряба". Известно, про курочку. Одно хозяйкино "Ря-ба.." чего стоило, хотя, если задуматься, история вышла еще более трагичная, чем оригинал. "Ряба", "Девочка-дура" и "Черный рыцарь, белый рыцарь" составляет кино-альманах "Три мечты". Символично, впрочем.
"Ряба", 2006, 03'24 мин.
Сказка о рыбаке и его душе по мотивам Уайльда, выполненная в земельно-угольных терракотовых красках, напомнила ранние этюда ван Гога. Когда он еще только начинал рисовать, когда люди на его полотнах получались интуитивно, схематично, идейно. Совсем уже чертежно, тушью получилась "Сказка Сары" ученицы Норштейна Светланы Филипповой, а "Соседка Вайсмана" по мотивам (страшно подумать..) Яна Шванкмайера оставила слишком уж много пространства для размышлений.
"Соседка Вайсмана", 2006, 06'44 мин.
Напомнившая западную соцрекламу нарезка мультяшных роликов Right Turn о правилах дорожного движения должна в обязательном порядке показываться на уроках ОБЖ, БЖД и прочей Ж из той же серии.
Right Turn, 2006, 03'40 мин.
Молниеносный "Несгибаемый Чен" белорусского режиссера Михаила Тумеля должен приниматься ежедневно двойной-тройной порцией в качестве лучшего средства для твердости духа. Ободряет и воодушевляет не то слово как. О том же, по сути, рассказывает очередная версия "Крошечки-Хаврошечки", местами психоделичной донельзя. Жизнеутверждающе звучала сказка по мотивам Э. Несбит "Про лысую принцессу", там ведь не только причитали и считали, но еще и пели на все голоса. И, наконец, всем стало совсем радостно за будущее российской анимации, когда запустили серию "Смешариков". Смешарики нынче модный бренд, маркетологи по горячим следам уже составляют кейсы, а лично мне, например, радостно. В кой-то веки мы, похоже, сможем научиться достойно продавать креативные идеи.
Смешарики: основной инстинкт, 2006, 06'29 мин.
То, что люди с тонкой душевной организацией называют beginner's luck, выпало на долю таких дилетантов, как наша скромная компания, которая, может, сломав язык, перечислит с десяток японских мультипликаторов, но, к своему стыду и позору, ни одного современного русского. Попали мы на премьеру "Дождь сверху вниз". Свой новый фильм Иван Максимов представил лично. Как водится, режиссер, деланно конфузясь и неловко пошучивая (на публику, на публику...), рассказал, как нам не повезло сидеть на премьере в кинотеатре, ибо на пленке 35 мм шикарная музыка Баха теряет всю свою изящность [до и после следовали пространные технические пояснения, но мы честно громко шуршали фантиками]. "В фильмах Максимова", - говорит программка, - "обитают странные существа: ушастые рыбки, волосатые колобки с длинными носами, птички с цилиндрическими крылышками. Однако в смешных чубриках намного больше человеческого, чем кажется на первый взгляд". Чубрики эти, на самом деле, милейшие до абсурда, трогательные такие.
Максимов, кстати, сел ровно за нами. Но стоило мне разработать алчный план по добыче автографа, как он испарился из зала. Сидевшие рядом с ним люди вели себя малость неадекватно, весело присвистывая на каждом смешном (с их точки зрения, а они оказались людьми весьма впечатлительными) кадре, стуча коленками в мое кресло и запрокидывая кроссовки на голову моей соседке. Милейшие создания, искусственно хихикая в перерывах, пообещали вскорости покинуть зал, на что услышали моё пожелание счастливейшего пути. Оно было настолько доброжелательным, что они решили больше не задерживаться в темном душном зале. Впрочем, я отвлекаюсь.
Итак, Иван Максимов. "Дождь сверху вниз" в сети находиться не захотел, но зато можно посмотреть его более ранние работы.
"Медленное бистро", 2002, 07'41 мин.
"Ветер вдоль берега", 2003, 06'33 мин.
Из особенно запомнившихся стоит выделить, например, "Девочку-дуру" Зои Киреевой. Нарисовано и рассказано душевно, хочется и улыбаться, и сочувствовать.
"Девочка-дура", 2006, 06'51 мин.
В легкий транс вогнали серии из цикла "Колыбельные мира". Неспешная, плавная смена кадров и убаюкивающие голоса... Нам достались армянская, карельская и мексиканская колыбельные, и спать не хотелось только на последней, ибо заворожил голос женщины, исполнявшей саму колыбельную песню. Рисовка, к слову, местами отсылала к таитянским этюдам Гогена. Ознакомиться с проектом можно на их сайте.
Умилила до слез пародия на рыцарские романы, принцесские мечты и склонность идеализировать дух средневековья. Сказка "Черный рыцарь, белый рыцарь" (Екатерина Бражкина) посмеялась надо всем, но опять же по-доброму.
"Черный рыцарь, белый рыцарь", 2006, 04'14 мин.
Эта же студия представила на фестивале работу Григория Малышева "Ряба". Известно, про курочку. Одно хозяйкино "Ря-ба.." чего стоило, хотя, если задуматься, история вышла еще более трагичная, чем оригинал. "Ряба", "Девочка-дура" и "Черный рыцарь, белый рыцарь" составляет кино-альманах "Три мечты". Символично, впрочем.
"Ряба", 2006, 03'24 мин.
Сказка о рыбаке и его душе по мотивам Уайльда, выполненная в земельно-угольных терракотовых красках, напомнила ранние этюда ван Гога. Когда он еще только начинал рисовать, когда люди на его полотнах получались интуитивно, схематично, идейно. Совсем уже чертежно, тушью получилась "Сказка Сары" ученицы Норштейна Светланы Филипповой, а "Соседка Вайсмана" по мотивам (страшно подумать..) Яна Шванкмайера оставила слишком уж много пространства для размышлений.
"Соседка Вайсмана", 2006, 06'44 мин.
Напомнившая западную соцрекламу нарезка мультяшных роликов Right Turn о правилах дорожного движения должна в обязательном порядке показываться на уроках ОБЖ, БЖД и прочей Ж из той же серии.
Right Turn, 2006, 03'40 мин.
Молниеносный "Несгибаемый Чен" белорусского режиссера Михаила Тумеля должен приниматься ежедневно двойной-тройной порцией в качестве лучшего средства для твердости духа. Ободряет и воодушевляет не то слово как. О том же, по сути, рассказывает очередная версия "Крошечки-Хаврошечки", местами психоделичной донельзя. Жизнеутверждающе звучала сказка по мотивам Э. Несбит "Про лысую принцессу", там ведь не только причитали и считали, но еще и пели на все голоса. И, наконец, всем стало совсем радостно за будущее российской анимации, когда запустили серию "Смешариков". Смешарики нынче модный бренд, маркетологи по горячим следам уже составляют кейсы, а лично мне, например, радостно. В кой-то веки мы, похоже, сможем научиться достойно продавать креативные идеи.
Смешарики: основной инстинкт, 2006, 06'29 мин.
суббота, 19 мая 2007
shakespeare and myself.
Походила-походила, подумала-подумала и решила написать. После недели прерывистых снов и нервных пробуждений каждый час не могу-таки успокоиться. Сегодня все были слишком злы, а все потому, что нам двоим вдруг захотелось протянуть руку за куском пирога, до которого, само собой, всегда найдутся желающие. Все это настолько изъело мои нервы, что я сама себе уже не кажусь, а мерещусь, и мне все равно, все равно...
Есть, в принципе, две наиболее выигрышных модели поведения. Первая: побольше молчать. Что, как известно, позволяет казаться умным. Недостатки: риск пересудов и догадок, обособленность от общества, ограничение возможности наблюдать за другими, холодность окружающих. Их много, все зависит от степени погружения в бессловесный омут. И хотя преимущества не столь очевидны, они есть - и такие, что их можно оценить, если перестать молчать.
Модель вторая: быть индифферентным. Сухогрузом. О, это чудесная, чудесная модель, если только, конечно, маскировать свои эмоции полностью. Это куда сложнее, чем кажется: окружающие не должны вообще не при каких обстоятельствах понимать, что ты о них думаешь. Ноль эмоций при круговороте в социуме. Они к тебе и так, и этак, а ты остаешься верен себе. Недостатки?.. Хм, учитывая тот факт, что подобный человек способен изводить всех, кому важно понимать его отношение (что вполне естественно), то он на выигрышной стороне, on the safe side. Да-да, если уж об английском, то это еще можно назвать 'I just couldn't care less'. И... Находясь под впечатлением, могу сказать только, что отношение сторонних при этом весьма... странное. Но если все равно, какая разница?..
Все. Хвааатит.
Да, всегда "не хотела" находит, как выйти наружу. На самом деле, это был теплый лирический пост о еще не расплескавшихся городских словах и впечатлениях, неужели ж не видно?
Так, кажется, в тот день лил такой дождь, что хотелось в белых носках прыгать по лужам. Меня ждало мое милое-милое прошлое, взъерошенное, счастливое, такое родное и позабытое... Приятные мысли разбавлялись лишь попутными наблюдениями и украденным диалогом. Так, мужчина шестидесяти пьяных лет рассуждал о жизни, размахивая руками перед обиженной на весь свет полноватой женщиной с бесформенным пакетом в руках и сжатыми от глухих слез обиды губами.
- Понимаете, мы все... мужчины и женщины... женщины и мужчины... доживем до ста лет. Понимаете?.. Ты, женщина, понимаешь?.. Ты... доживешь до ста лет... И все мы доживем... И я доживу. Понимаешь?.. Доживу. Дежеву, понимаешь? Де-же-ву. (мы поняли-поняли, что это все уже дежа вю...)
Потом были какие-то дни, и чтоб я помнила. Осталось ощущение одного большого понедельника, а я все сдаю и сдаю. Временами вспышками сошедшее с ума сердцебиение - и право. Право, право, право...
Асфальт тем временем плавился, дни никогда не сменялись ночами, слова не клеились, что, правда, компенсировалось отлаженной телепатией, работавшей в аварийном режиме. Шепот вместо музыки, да пошатнувшаяся репутация... У меня почти развился стокгольмский синдром (это когда жертва начинает симпатизировать палачу и...). И нарколепсия, ибо если не перемещаться с белым полотном вместо лица и не нервничать, то глаза склеиваются так, что нет сил...
Но речь не о том. Все цветет, а за окном сейчас... Совсем скоро уже перестанет темнеть даже так, и я буду ждать августа и звезд, но пока обнимаю руками воздух, ибо он еще тяжел и наполнен подзабытыми звуками.
На днях бабушка в кроссовках и малиновом платке, прерывисто дергая головой, нюхала сирень; а мы - мы гуляли то ли под яблонями, то ли под вишнями (может, это была черемуха, не знаю я, конечно), и в волосах путались опадавшие лепестки-ноготки. Как стружка миндаля. Будто снег среди пыли и солнца, и почти свобода...
А спят все, абсолютно. Малыш стоит, пошатываясь, а после закрывает глаза. Мать раздраженно хватает за руку и умоляет перестать засыпать на ходу. В метро все сидения заняты - и все как один безвольно мотают работавшими целый день головами с захлопнутыми настежь веками. Все!.. Даже газетами никто не шуршит. Мы тихонько смеемся, хотя понимаем, что не в состоянии никого разбудить.
А вдруг еще немного, и наступит умиротворение?..
Есть, в принципе, две наиболее выигрышных модели поведения. Первая: побольше молчать. Что, как известно, позволяет казаться умным. Недостатки: риск пересудов и догадок, обособленность от общества, ограничение возможности наблюдать за другими, холодность окружающих. Их много, все зависит от степени погружения в бессловесный омут. И хотя преимущества не столь очевидны, они есть - и такие, что их можно оценить, если перестать молчать.
Модель вторая: быть индифферентным. Сухогрузом. О, это чудесная, чудесная модель, если только, конечно, маскировать свои эмоции полностью. Это куда сложнее, чем кажется: окружающие не должны вообще не при каких обстоятельствах понимать, что ты о них думаешь. Ноль эмоций при круговороте в социуме. Они к тебе и так, и этак, а ты остаешься верен себе. Недостатки?.. Хм, учитывая тот факт, что подобный человек способен изводить всех, кому важно понимать его отношение (что вполне естественно), то он на выигрышной стороне, on the safe side. Да-да, если уж об английском, то это еще можно назвать 'I just couldn't care less'. И... Находясь под впечатлением, могу сказать только, что отношение сторонних при этом весьма... странное. Но если все равно, какая разница?..
Все. Хвааатит.
Да, всегда "не хотела" находит, как выйти наружу. На самом деле, это был теплый лирический пост о еще не расплескавшихся городских словах и впечатлениях, неужели ж не видно?
Так, кажется, в тот день лил такой дождь, что хотелось в белых носках прыгать по лужам. Меня ждало мое милое-милое прошлое, взъерошенное, счастливое, такое родное и позабытое... Приятные мысли разбавлялись лишь попутными наблюдениями и украденным диалогом. Так, мужчина шестидесяти пьяных лет рассуждал о жизни, размахивая руками перед обиженной на весь свет полноватой женщиной с бесформенным пакетом в руках и сжатыми от глухих слез обиды губами.
- Понимаете, мы все... мужчины и женщины... женщины и мужчины... доживем до ста лет. Понимаете?.. Ты, женщина, понимаешь?.. Ты... доживешь до ста лет... И все мы доживем... И я доживу. Понимаешь?.. Доживу. Дежеву, понимаешь? Де-же-ву. (мы поняли-поняли, что это все уже дежа вю...)
Потом были какие-то дни, и чтоб я помнила. Осталось ощущение одного большого понедельника, а я все сдаю и сдаю. Временами вспышками сошедшее с ума сердцебиение - и право. Право, право, право...
Асфальт тем временем плавился, дни никогда не сменялись ночами, слова не клеились, что, правда, компенсировалось отлаженной телепатией, работавшей в аварийном режиме. Шепот вместо музыки, да пошатнувшаяся репутация... У меня почти развился стокгольмский синдром (это когда жертва начинает симпатизировать палачу и...). И нарколепсия, ибо если не перемещаться с белым полотном вместо лица и не нервничать, то глаза склеиваются так, что нет сил...
Но речь не о том. Все цветет, а за окном сейчас... Совсем скоро уже перестанет темнеть даже так, и я буду ждать августа и звезд, но пока обнимаю руками воздух, ибо он еще тяжел и наполнен подзабытыми звуками.
На днях бабушка в кроссовках и малиновом платке, прерывисто дергая головой, нюхала сирень; а мы - мы гуляли то ли под яблонями, то ли под вишнями (может, это была черемуха, не знаю я, конечно), и в волосах путались опадавшие лепестки-ноготки. Как стружка миндаля. Будто снег среди пыли и солнца, и почти свобода...
А спят все, абсолютно. Малыш стоит, пошатываясь, а после закрывает глаза. Мать раздраженно хватает за руку и умоляет перестать засыпать на ходу. В метро все сидения заняты - и все как один безвольно мотают работавшими целый день головами с захлопнутыми настежь веками. Все!.. Даже газетами никто не шуршит. Мы тихонько смеемся, хотя понимаем, что не в состоянии никого разбудить.
А вдруг еще немного, и наступит умиротворение?..
вторник, 15 мая 2007
shakespeare and myself.
*Ничего интересного. Ни-че-го.
*Вот, скажем, конечности ампутируют. Для лишних костей в здоровой голове существует лоботомия. А нервы - с ними-то что? Естественная убыль, ткскзт.
*Мы с Иса придумали новую услугу: ГК по телефону. Мне трудно объяснить, почему это закончилось пятнадцатиминутной истерикой.
*Вот, скажем, конечности ампутируют. Для лишних костей в здоровой голове существует лоботомия. А нервы - с ними-то что? Естественная убыль, ткскзт.
*Мы с Иса придумали новую услугу: ГК по телефону. Мне трудно объяснить, почему это закончилось пятнадцатиминутной истерикой.
понедельник, 14 мая 2007
shakespeare and myself.
воскресенье, 13 мая 2007
shakespeare and myself.
Неправда, когда говорят, что не хватает слов. Nothing is impossible, знаете. Так слов хватает, всегда – и Lileo собирает их, черно-белые плоские камушки, и выкладывает из них смыслы. В этих руках они превращаются в самоцветы, будто рассыпавшиеся из ларца, – яркие, остроугольные, манящие. Когда читаешь эти миниатюры, кажется, что кто-то аккуратно пришивает повисшую на нитке пуговицу на пижаме любимого мишки: чувствуешь изящество, тепло и нежность, чувствуешь легкое дыханье. Так можно и перестать дышать, чтобы не нарушать гармонии.
Вот так, восторженно – может, и слишком, но как еще..?
С днем рождения! Спасибо тебе за тебя и за лоскутное одеяло из сказок, которое ты здесь мастеришь. Больше тебе, чем всего.)
Небольшое (надеюсь, оно не слышалось ранее и придется по душе): Kokia_Chouwa Oto
Вот так, восторженно – может, и слишком, но как еще..?
С днем рождения! Спасибо тебе за тебя и за лоскутное одеяло из сказок, которое ты здесь мастеришь. Больше тебе, чем всего.)
Небольшое (надеюсь, оно не слышалось ранее и придется по душе): Kokia_Chouwa Oto
суббота, 12 мая 2007
00:28
Доступ к записи ограничен
shakespeare and myself.
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
пятница, 11 мая 2007
shakespeare and myself.
Свернув с шумного Арбата в сторону Пречистенки, можно едва не оглохнуть от тишины. После бетонно-серых джунглей Нового Арбата - другой масштаб и цвет другой, светлый, песочный... Расслабившись, попадаешь в очень московское пространство, представление о котором получал каждый, кто хоть раз пробовал пройти арбатскими переулками "прямо куда-нибудь"
shakespeare and myself.
Краем электронно-мыльного глаза поймала фотографа.
Вспомнила, что как-то раз в, простите, туалете ЦДЛ (там зеркала, кафель белый, свет стандартно рассеянный, слабый) одна бойкая девчушка с оранжевыми перьями в голове, в розовом пальто на распашку, мандариновых колготках в сеточку, кроссовках с салатовыми шнурками и с Зенитом в руках щелкнула мою подругу.
shakespeare and myself.
чувство мокрой макрели
понедельник, 07 мая 2007
shakespeare and myself.
shakespeare and myself.
И вроде нет столько терпения - неоткуда взяться; но чем больше жду, когда оно кончится, тем сильнее оно становится. Возможно, уже начинаю бояться, что когда-нибудь истечет время ожидания. Да и приходится внушать себе, что ждешь, а не что скучаешь. Скучать - невыносимо. Я не привыкла, мне не нравится. Так хочется обиженно заморгать полными слез глазами, притворившись маленькой девочкой, которой стоит только надуться, чтобы неприятности кончились.
Непросто отделить - для себя - смирение и уныние, а ведь они по разные полюса. Уныние, как говорили великие, рождается от парения ума, а парение ума - от праздности, чтения и суетных бесед. Насчет прочего смиренно молчу, не хочется.
По-прежнему нет сил и слов. Их, как видно, и не будет.
***
Непросто отделить - для себя - смирение и уныние, а ведь они по разные полюса. Уныние, как говорили великие, рождается от парения ума, а парение ума - от праздности, чтения и суетных бесед. Насчет прочего смиренно молчу, не хочется.
По-прежнему нет сил и слов. Их, как видно, и не будет.
***
воскресенье, 06 мая 2007
shakespeare and myself.
Сегодня Зигмунду Фрейду 151 год.
Этому дневнику - год.
Совпадение неслучайно: мне хотелось относиться ко всему как можно проще. Думаю, не получилось; но что выросло, то выросло.
То, впрочем, что он до сих пор живой, считаю не своей заслугой.)
И что там обычно спрашивают?
Что вы обо всем этом, включая, возможно, меня, думаете?
Этому дневнику - год.
Совпадение неслучайно: мне хотелось относиться ко всему как можно проще. Думаю, не получилось; но что выросло, то выросло.
То, впрочем, что он до сих пор живой, считаю не своей заслугой.)
И что там обычно спрашивают?
Что вы обо всем этом, включая, возможно, меня, думаете?