shakespeare and myself.
Сидя на высоком заборе очень удобно дирижировать оркестром. Перестаешь думать о боли в руках и пояснице, потому что надо держать баланс. Конечно, весьма удобно, если забор увенчан высокими шпилями. Тогда можно поместиться между ними – они будут подпирать с обеих сторон. А руки, если устанут, все равно вынуждены будут работать, лишь бы случайно на упасть на острие.
Проблема лишь в том, что забор высокий. На низком заборе сидеть неинтересно – никто в оркестре не сможет разглядеть грязь на ботинках дирижера. А без четкого понимания строения узоров пылинок и травинок, прилипших к резиновой подошве, не получится ожидаемого результата.
А чтобы сидеть на высоком заборе, нужно иметь очень хорошее зрение. Ни в коем случае нельзя допускать, чтобы какой-нибудь музыкант вместо сосредоточенного сопения над своим инструментом шуршал бы фантиками от конфет. А сейчас такие фантики пошли – матовые – они больше не отражаются своим блеском на глади инструментов. Так что тут только глаз да глаз.
Более того, сидя на высоком заборе трудно подглядывать в партитуру, да и вообще взор сам собой обращается куда-нибудь поверх. Скажем, уже неинтересно, какая из скрипок проспала свою партию, уже хочется глядеть на небо – туда, дальше, не опуская глаз вниз. Да и разве это дирижер – все время с понурой головой?.. Вокруг оркестра мир, пусть и грязное болото. Достаточно спрыгнуть с забора – и неважно, сломаешь шею или нет. Сломаешь – так хорошо, путь к небесам будет мгновенно преодолен. Нет – узнаешь, что там: чуть левее арфы и чуть дальше контрабаса. Только ли грязь?.. А, может, там где-то есть другой оркестр. Там музыканты не кидают на пол фантики. Они предвкушают кульминацию, они лелеют в своем сознании настоящую музыку.
Музыку, выходящую за пределы оркестра.
Но дирижер не прыгает. Он понимает, что в том – другом – оркестре для него нет места.
Проблема лишь в том, что забор высокий. На низком заборе сидеть неинтересно – никто в оркестре не сможет разглядеть грязь на ботинках дирижера. А без четкого понимания строения узоров пылинок и травинок, прилипших к резиновой подошве, не получится ожидаемого результата.
А чтобы сидеть на высоком заборе, нужно иметь очень хорошее зрение. Ни в коем случае нельзя допускать, чтобы какой-нибудь музыкант вместо сосредоточенного сопения над своим инструментом шуршал бы фантиками от конфет. А сейчас такие фантики пошли – матовые – они больше не отражаются своим блеском на глади инструментов. Так что тут только глаз да глаз.
Более того, сидя на высоком заборе трудно подглядывать в партитуру, да и вообще взор сам собой обращается куда-нибудь поверх. Скажем, уже неинтересно, какая из скрипок проспала свою партию, уже хочется глядеть на небо – туда, дальше, не опуская глаз вниз. Да и разве это дирижер – все время с понурой головой?.. Вокруг оркестра мир, пусть и грязное болото. Достаточно спрыгнуть с забора – и неважно, сломаешь шею или нет. Сломаешь – так хорошо, путь к небесам будет мгновенно преодолен. Нет – узнаешь, что там: чуть левее арфы и чуть дальше контрабаса. Только ли грязь?.. А, может, там где-то есть другой оркестр. Там музыканты не кидают на пол фантики. Они предвкушают кульминацию, они лелеют в своем сознании настоящую музыку.
Музыку, выходящую за пределы оркестра.
Но дирижер не прыгает. Он понимает, что в том – другом – оркестре для него нет места.