shakespeare and myself.
Прошла неделя с того дня, как бабушки не стало.
Надо, наверное, выговориться; хотя писать об этом совсем не просто. Мне казалось, что будет наоборот. Что слова появятся сами собой, ведь она столько для меня значила. Но нет, ни одна фраза толком не поддается...
В самом первом моем дневнике, бумажном, где каждый день начинался фразой "сегодня я встала в семь сорок и пошла в школу", остался её рисунок, датированный днем накануне её восьмидесятилетия. В том же ящике, где лежит дневник, хранится еще множество таких воспоминаний. Лежат гладкие ровные камешки: когда я была маленькой, мы часто гуляли вокруг дома и собирали их. Искали непременно гладкие, плоские камешки, необыкновенные чтобы. Бабушка уже ходила с палочкой, и хоть ей было тяжело, старалась брать её в руки за спину и идти, не опираясь на неё. Я помню, как бабушка рассказывала мне про воробьев, что это самые шустрые птички и их никто не может их поймать. Мне, конечно, хотелось доказать ей обратное и непременно поймать одного. Так и не получилось... Вместе с ней мы всегда приберегали корочки хлеба для кормушки и косточки для бездомных собак.
Бабушка никогда меня не ругала, она вообще никогда не повышала голос, не выражала недовольства, не жаловалась.
В голове всплывают фрагменты: даже не представляла, что их будет столько. Все последние годы на Новый Год мы были с ней; теперь этот день уже не будет таким праздником. Но я почему-то больше думаю о тех годах, когда была совсем маленькой и когда она приезжала к нам погостить. Тогда бабушка могла забрать меня пораньше из детского сада: это считалось этакой привилегией, и мне все завидовали. В эти приезды мы ходили с ней на нашу "дачу", которая была, конечно, никакой не дачей, но оттуда можно было любоваться потрясающими закатами. Бабушка штопала моему Франтику - моей любимой игрушечной собаке Франтишеку - вечно отрывавшийся карман на комбинезоне; тайно подкладывала в карман конфеты и читала удивительные книги. И всегда защищала меня перед мамой.
Бабушка понимала, как я не люблю музыкальную школу, а потому всегда мне поддерживала: "Будь как бравый Швейка". Я думаю, она уже и позабыла, каким на самом деле был этот "Швейка"; она хотела, чтобы я была храброй и сильной. А еще она иногда слушала по телефону, как я ей играю...
В последние годы не было ни звонков, ни частых встреч. Тому были объективные причины, но все они как один выглядят сейчас сомнительными оправданиями, которые не способны загладить чувство вины. А теперь даже не у кого просить прощения. Почему-то когда она была жива, никогда в голову не приходило, как важно сказать "спасибо", "я тебя так люблю", "прости меня, пожалуйста".
Прости меня, пожалуйста.
***
Еще столько хочется сказать, все кажется важным-важным-важным. Пусть то будет коробка черного хлеба, натертая чесноком, или бабушкина фотография шестидесятилетней давности. А если играть по-настоящему, то это важно только нам, живым. И, наверное, надо признать, что это только нам тяжело без всего того, что ушедшие люди для нас значили. А надо верить, верить в то, что где-то там должно быть лучше, чем здесь. Пусть, пожалуйста, пожалуйста, оно так и будет.
Надо, наверное, выговориться; хотя писать об этом совсем не просто. Мне казалось, что будет наоборот. Что слова появятся сами собой, ведь она столько для меня значила. Но нет, ни одна фраза толком не поддается...
В самом первом моем дневнике, бумажном, где каждый день начинался фразой "сегодня я встала в семь сорок и пошла в школу", остался её рисунок, датированный днем накануне её восьмидесятилетия. В том же ящике, где лежит дневник, хранится еще множество таких воспоминаний. Лежат гладкие ровные камешки: когда я была маленькой, мы часто гуляли вокруг дома и собирали их. Искали непременно гладкие, плоские камешки, необыкновенные чтобы. Бабушка уже ходила с палочкой, и хоть ей было тяжело, старалась брать её в руки за спину и идти, не опираясь на неё. Я помню, как бабушка рассказывала мне про воробьев, что это самые шустрые птички и их никто не может их поймать. Мне, конечно, хотелось доказать ей обратное и непременно поймать одного. Так и не получилось... Вместе с ней мы всегда приберегали корочки хлеба для кормушки и косточки для бездомных собак.
Бабушка никогда меня не ругала, она вообще никогда не повышала голос, не выражала недовольства, не жаловалась.
В голове всплывают фрагменты: даже не представляла, что их будет столько. Все последние годы на Новый Год мы были с ней; теперь этот день уже не будет таким праздником. Но я почему-то больше думаю о тех годах, когда была совсем маленькой и когда она приезжала к нам погостить. Тогда бабушка могла забрать меня пораньше из детского сада: это считалось этакой привилегией, и мне все завидовали. В эти приезды мы ходили с ней на нашу "дачу", которая была, конечно, никакой не дачей, но оттуда можно было любоваться потрясающими закатами. Бабушка штопала моему Франтику - моей любимой игрушечной собаке Франтишеку - вечно отрывавшийся карман на комбинезоне; тайно подкладывала в карман конфеты и читала удивительные книги. И всегда защищала меня перед мамой.
Бабушка понимала, как я не люблю музыкальную школу, а потому всегда мне поддерживала: "Будь как бравый Швейка". Я думаю, она уже и позабыла, каким на самом деле был этот "Швейка"; она хотела, чтобы я была храброй и сильной. А еще она иногда слушала по телефону, как я ей играю...
В последние годы не было ни звонков, ни частых встреч. Тому были объективные причины, но все они как один выглядят сейчас сомнительными оправданиями, которые не способны загладить чувство вины. А теперь даже не у кого просить прощения. Почему-то когда она была жива, никогда в голову не приходило, как важно сказать "спасибо", "я тебя так люблю", "прости меня, пожалуйста".
Прости меня, пожалуйста.
***
Еще столько хочется сказать, все кажется важным-важным-важным. Пусть то будет коробка черного хлеба, натертая чесноком, или бабушкина фотография шестидесятилетней давности. А если играть по-настоящему, то это важно только нам, живым. И, наверное, надо признать, что это только нам тяжело без всего того, что ушедшие люди для нас значили. А надо верить, верить в то, что где-то там должно быть лучше, чем здесь. Пусть, пожалуйста, пожалуйста, оно так и будет.